70 лет в роли себя

— Николай Петрович, давайте вспомним, как все начиналось.
— Когда еще учился на четвертом курсе театрального училища, меня уже посещали мысли о том, что артист — это прекрасно, но мне нужно больше. Я уже тогда стал понемногу заниматься режиссурой — сочинял и ставил этюды. Переехав в Липецк из Омска, решил поступать на режиссерский факультет в Москву, но провалился. Однако без театра я жить уже не мог. И вдруг случайно узнал, что в Липецкий театр драмы имени Л. Н. Толстого пришел молодой энергичный режиссер Владимир Пахомов. Я пошел с ним знакомиться, рассказал о себе, показал свой репертуарный лист и был принят в труппу. Это был 1977 год. К тому времени в других театрах я переиграл огромное количество комедийных, лирических и драматических ролей. Пахомову был нужен такой человек. И вот уже 44 года я служу актером и режиссером в этом замечательном театре. На режиссерское отделение театрального училища имени Щукина я все же поступил, но закончил его заочно, чтобы работа не мешала учебе — и наоборот. О работе скажу так: я никогда не смотрел свое расписание, потому что занят был везде и всегда. Я точно знал, что у меня в 11:00 или детский спектакль, или репетиция, а в 18:00 или репетиция, или взрослый спектакль — и так каждый день. Я до сих пор глубоко благодарен Владимиру Михайловичу Пахомову за то, что он рассмотрел во мне не только актера, но и режиссера. Его проницательность повлияла на всю мою жизнь. Я горжусь, что большинство знаменитых «чеховских» спектаклей мы ставили с ним вместе.

— В одном из ваших интервью вы сказали, что Россия — это поэзия. Можете раскрыть это чуть подробнее?
— Человеческая жизнь состоит из низа и верха. В России это особенно заметно. К примеру, чередование времен года. Вроде бы только лето началось, а уже нужно готовиться к холодам — надевать теплую одежду, перестраивать свое состояние. В «девяностые» мы все выживали, кто как мог. Так сказать, уходили в нижние сферы бытия. Повторюсь, в России — это всегда остро, по-особому трагично. Но как же воспарить над этим? Где средство, которое поможет людям подняться над черноземом и полететь? Наша панацея — в поэзии. Это Пушкин, Тютчев, Бунин. Можно, конечно тянуть себя из болота за волосы, но поэзия — то самое средство, которое действительно помогает. Поэтому, да, совершенно верно, благополучие России заключается в ней, в ее непостижимой силе. И, знаете, до поэзии я бы расширил любое творчество, которое исходит из сердца, которое не от мира сего. Хорошая игра актера на сцене — это поэзия в действии.

— Вы изнутри знаете профессии и режиссера, и актера. Как одно в вас сочетается с другим?
— Когда я репетирую в какой-то постановке в качестве актера, я сознательно отключаю в себе режиссера, иначе получится хаос вместо работы. Режиссер — это душа, мозг, нерв. И если каждый будет вмешиваться, что же получится? Я могу аккуратно поговорить о спорных моментах после репетиции, но если постановщик даст понять, что нет, нужно делать так, как он сказал, — я тут же умолкаю. Но может быть и такое, что мое предложение оживает на сцене, и тогда его принимают — такое не раз случалось. Когда я сам занимаюсь постановкой спектакля, стараюсь работать со всеми актерами по-разному. Каждый из них индивидуальность. Кому-то нужно подсказать словами, кому-то жестом, а с кем-то просто вместе помолчать, дождаться, пока человек сам «родит» нужное состояние. Режиссер должен знать свою труппу настолько хорошо, как он знает членов собственной семьи.

— Я знаю о вашей любви к Бунину и Тютчеву. Скажите, а кто для вас Толстой?
— Я не могу определить это каким-то одним словом. Толстой — это громадина, которая всегда со мной. Ведь интересно: о чем бы ты не подумал — это уже есть у Толстого. У него огромное количество произведений — романы, повести, рассказы, дневники, письма, статьи. И по сути все, что вообще может нас волновать, он уже проанализировал. Если по-настоящему ищущий человек захочет серьезно с кем-то поговорить, рано или поздно он обязательно наткнется на Толстого, Чехова, Достоевского. Известно, что Лев Николаевич не сильно жаловал театр, зато пьесы писал. Видимо, на всякий случай (смеется).

— Сместимся от классики в современность. Вы глубоко изучаете, интересуетесь современной драматургией. В свое время даже ставили «Черное молоко» Василия Сигарева. Выходит, классики уже не хватает?
— Я считаю, что современный театр должен заниматься современной драматургией. Но это сложнее, потому что классика более менее известна и изведана, а современные пьесы и книги упускаются из виду, хотя литературный и драматургический процесс в России живет и развивается по всем направлениям. Я часто слышу голоса: «Сколько классики! Ставить — не переставить! Зачем нам эта современная графомания?». Те, кто произносят такое, просто ленивы, они остановились в развитии. Как раз когда я погрузился в чтение современных авторов, обнаружил среди них Василия Сигарева, вдохновился его «Черным молоком» и поставил его. Василий чуткий драматург. Он одним из первых почувствовал, что на излете девяностых в России что-то сломалось. И стал об этом говорить. Ведь многие думали, что перестройка свернется быстро, что все наладится, придет новый генсек, которые поставит страну вновь на старые рельсы — и поезд поедет дальше в светлое будущее. Но были и те, кто предвидел дальнейшее развитие событий, предвидел всех этих челноков с огромными сумками, учителей и академиков, торгующих на рынке носками… Подытожим: это большой плюс, когда драматург имеет еще и дар предсказателя. Давайте помнить, что на заре зарождения русской театральной школы зачастую ставились молодые авторы — Горький, Чехов, позже Булгаков. Это сегодня они классики.
— Николай Петрович, как думаете, пандемия когда-нибудь сможет стать героиней книг и спектаклей?
— Когда-то мы переживали тиф, испанку, чуму. Это становилось искусством? Бывало, что да. Например, «Пир во время чумы» Пушкина, множество картин на эту тему, тот же Питер Брейгель-старший со своим «Триумфом смерти». Отвечу так: если драматург по-настоящему будет затронут этой темой, если он талантлив и чуток — получится хорошая пьеса и отличный спектакль даже из пандемии. Если режиссер прочувствует эту тему и увидит в ней зачатки проблемы, которая может быть решена художественными средствами, то все получится. Но должно пройти время. Толстой писал «Войну и мир» в шестидесятых годах, а война с Наполеоном закончилась в 1812-ом. Любой исторический материал должен отлежаться, чтобы появился обзор для того, кто собирается его анализировать, — будь то в очерке, повести или пьесе.

— Спасибо большое за ваши ответы. И еще раз с семидесятилетним юбилеем!